Диалог после премьер.

СРАЗУ разъясним название. Подряд в городе появилось три спектакля по одной и той же пьесе - американского драматурга Артура Копита. Дословно её название таково: «Папочка, мой бедный папочка, мама повесила тебя в шкафу, и мне тебя так жалко». По этому поводу критик одной из английских газет даже пошутил: «Пьесу я прочёл, сейчас я читаю название». Впрочем, в нашем случае оно выглядит несколько иначе: «Папа, папа, бедный папа! Ты не вылезешь из шкапа… Ты повешен нашей мамой между платьем и пижамой». На статью нам остаётся совсем мало места: почти весь метраж «съело» название. Мы - это театральные критики Татьяна Забеленкова и Анна Сохрина.

A. С.: Татьяна Ивановна, вы - театровед, завлит. Взяли бы вы эту пьесу?

T. 3.: Нет. Эта пьеса, была написана в определенных обстоятельствах развития американского театра конца 50-х годов. Драматургия в ту пору уходила от привычных театральных форм, сознательно разрушая их. Сегодня на театре разрушений предостаточно - к чему новые? 

A. С.: Здесь я вам возражу: а новые формы? И не только Треплеву.

T. 3.: Зачем же становиться на голову, когда удобнее стоять на ногах. Конечно, каждый ищет адекватное себе выражение, и не надо ничего никому навязывать. В этом смысле прекрасно, что наш театр волен сейчас обращаться в произведениям мировой драматургии, надолго для нас закрытым. Но почему-то мы считаем: к Копиту идти проще. А там свой язык, так же трудно поддающийся переводу, как название. 

A. С.: Почему трудно? Я видела спектакль, который, казалось, жил в полном согласии с пьесой. То была недавняя дипломная постановка студентов четвёртого курса очного отделения института искусств и культуры (руководитель курса и постановщик спектакля доцент В. А. Тимофеев). Игрался тот самый «псевдоклассический трагифарс». Псевдоклассический хор в псевдоантичных масках вдруг заходился в псевдоиспанской пляске, и аудитория, превращённая в театрик, ходила ходуном от взрывчатого студенческого темперамента. Ах, какая была массовка! Как яростно она веселилась и как скорбно затихала. Потому что весёлые маски на лицах героев становились трагическими, пятачок сцены сжимался, словно от удара, смерть брала за горло жизнь и душила, и бутафорский труп вываливался из шкафа совсем как живой, и цепко хватал ещё дышащих, и сжимал мертвенным объятьем… 

Те же главные исполнители, но в новых условнях - театра «Город». Им руководит тот же В. Тимофеев, естественно, он взял к себе своих студентов. «Городу» восьмой сезон от роду, он работает много и серьёзно, пожалуй, наиболее плодотворно из бывших студий, а ныне это городской театр. Несколько отвлекусь и вспомню «Провинциальные анекдоты» Вампилова, которые здесь просто порадовали.

Т. 3.: На сегодняшний день это, действительно, театр очень интересный. Интересный коллектив, интересный режиссёр. Спектакль строится по законам эстетики «бедного» театра, когда главным выразительным средством становится актёр. В этом спектакле существует идея публичности всего происходящего с человеком. Уединиться нельзя даже в любовной сцене - вокруг торчат рожи. И даже вещи одушевлены, присутствуют и воздействуют. Они сохраняют память о людях, любят и мстят. Чего напрочь нет в спектакле ТЮЗа, о котором мы ещё будем говорить.

 Этот крошечный театрик имеет право считать себя наследником всего мирового театра, ибо он впитал его опыт, его отношения с жизнью. Здесь главенствует человек. Мы страдаем, сочувствуем героям, потому что они - исходно - люди. B слектакле ТЮЗа действуют, казалось бы, те же персонажи, но из них давно ушло всё человеческое. В этих масках нет никакого развития. Почему скучно? Потому что с героями ничего не происходит.

A. С.: Я вам возражу. B спектакле ТЮЗа есть чудный рыжий человечек. Очень симпатичный, очень тёплый, у него обаятельная открытая улыбка. Это Джонатан Эдуарда Терехова. И он ведь меняется. Он убивает в конце концов. Он пришёл к этому.

T. 3.: Но путь-то ведь не прослежен. Существует обозначение и - нет процесса. Тот же Джонатан в спектакле театра «Город» (его играет А. Кузнецов) - точно оголённый нерв, всё болит и кровоточит. Қаждая секунда его сценического сушествования - попытка обретения речи, себя, своего «я». Она не удалась. Отсюда трагедия. Его задавили живая мама и мертвый папа.

A. С.: Да, мама очень живая. E. Петрова напомнила мне клоунесс Феллини, у неё такая же улыбка. Борьба человека в ней с маской, с мумией идёт постоянно.

Т. 3.: Она меняет настроение зала, его эмоциональное состояние. Здесь отчаяние, тоска по несостоявшейся жизни, жажда любить, неумение любить. Хочет спасти, но - давит. Желает помочь - но уничтожает. Красива, но ядовита.

А. С.: Героння Л. Альбицкой в спектакле ТЮЗа тоже красива. Красотой восточной статуэтки, и та же пластика заложена в компьютер роли. Здесь одна всепобеждающая энергия - ненависти. Актриса в этом последовательна и точна.

Т. 3.: Да, она вписалась в строго формализованный театр Андрея Дрознина.

A. С.: Здесь я вас опровергну: а «Поминальная молитва»? Она же человечна. 

Т. 3.: Я имею в виду спектакль по Копиту. 

A. С.: Мне кажется, он пародийной природы, недаром ремарки про спонсора - лизинговую фирму «Корона» - достаточно органично вкраплены в текст. Пародийна Л. Альбицкая, пародиен Ю. Долгих - отсюда стилизация любовного персонажа под куклу Диснея. Образ соблазняющей Джонатана Розали внешне - словно из фильма «Ночной портье». Правда, для пародии всё довольно длинновато.

T. 3.: А вы знаете, откуда берётся скука? Это - как платье с чужого плеча. Мы играем в западный театр, хотим им казаться. Игнорируя собственную природу и природу восприятия зрителя. Перед его носом вертят диковинную заморскую игрушку, а он очень хочет видеть живых людей, жаждет живого сочувствия и сострадания. Потому что русский театр исконно этим богат и силён. И так же, как на Западе ставят Чехова со своим английским акцентом, так же и русский театр в историях, рассказанных зарубежными драматургами, всегда ищет своё, кровное. Не важно, абсурд это или триллер. Душу мне подавай, душу!

A. С.: Экая вы. Чего захотели. По максимуму. Сейчас на самых высоких скоростях театры чувствуют редко. И столичные, и провинциальные. Но это уж другая тема.

Мне кажется, что Копит - озорной театральный зигзаг, не более. Правда, с душком «чёрного» юмора. В него бегут от старых штампов тоже. Парадоксально наживая новые. У нас на сценах всегда смешно играли Запад. Нечто набриолиненное и в клетчатом пиджаке. 

Пиджак Копита ещё не имеет у нас строгой выкройки, хоть пьеса весьма репертуарна. Может, в этом есть свой шарм.

T. 3.: Мне кажется, что спектакль театра «Город» поднимается до создания своеобразной модели сегодняшнего мира... 

A. C. …безумного, безумного, безумного? 

Т. 3.: Да, безумного, но и человечного, который понимаешь и которому сострадаешь. Плоский мир тюзовского спектакля отторгнут от меня, зрителя, он фанерный, бутафорский, жёсткий. Не вызывает ни любви, ни ненависти. А страшней всего безразличие. 

A. С.: Вы хотите сказать, что Копит эдесь ни при чем? 

Т. 3.: Вот именно. 

Помните, в спектакле театра «Город» был удивительный танец часов с кукушкой. Пантомимический танец. Время, которое никуда не идёт, никуда не ведет, никогда не кончается. И растревоживает душу. 

На снимках: сцены из спектаклей «Папа, папа, бедный папа»...

 Исполнители театр «Город» и Самарский ТЮЗ.